- Артикул:00200972
- Автор: Самойлова Т.Е.
- ISBN: 5-89826-177-X
- Обложка: Твердый переплет
- Издательство: Прогресс-Традиция (все книги издательства)
- Город: Москва
- Страниц: 264
- Год: 2004
Развернуть ▼
В книге рассматривается стенопись кремлевского храма как феномен эпохи Ивана Грозного, для которой чрезвычайно важным было прославить русскую церковь, утвердив святость правителей, князей. Подробно освещена история создания росписи, ее реставрации и изучения. Особое внимание уделено княжеским портретам, образующим три взаимосвязанных цикла и декларирующим идею святости царского рода и царской власти.
В исследовании раскрывается "генетическое" родство изображений русских князей с византийским типом императорского портрета, прослеживаются связи с надгробными портретами сербских королей. Для доказательства тех или иных положений привлекается обширный исторический и иконографический материал
Введение
История создания росписи Архангельского собора теснейшим образом связана с развитием на Руси политических представлений о власти царя. Венчание на царство Ивана Грозного в 1547 г. явилось прежде всего политическим актом, демонстрировавшим право наследования Россией той роли, которую некогда играли на политической арене Византия и ее император, почитавшийся царем "над всеми православными христианами". Венчание на царство русского великого князя стало возможным благодаря ряду исторических событий и явилось логичным завершением политики, которую на протяжении нескольких веков проводили московские князья.
Со времени Крещения Руси Византия была для русских своеобразным эталоном, которым поверяли политическое устройство, развитие культуры, искусства. Царство ромеев, по словам Симеона Гордого, "есть источник всякого благочестия и училище законодательства и освящения". Даже накануне падения Константинополя авторитет византийского императора в глазах русских был чрезвычайно высок. Впитав уроки византийских учителей, русские усвоили саму идею царя как некой от Бога данной и Богом утвержденной силы, призванной в согласии со священством охранять и укреплять православие во вселенной. Византийская идея царя раскрыта в письме патриарха Антония князю Василию Дмитриевичу (1389): "Святой царь занимает высокое положение в церкви, но не то, что другие поместные князья и государи. Цари вначале упрочили и утвердили благочестие во вселенной; цари собирали вселенские соборы, они же подтвердили своими законами соблюдение того, что говорят божественные и священные каноны о правых догматах и благоустройстве христианской жизни, и много подвизались против ересей... На всяком месте, где только имеются христиане, имя царя поминается всеми патриархами и епископами, и этого преимущества не имеет никто из прочих князей и властителей... Невозможно христианам иметь церковь и не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении... и невозможно отделить их друг от друга... один только царь во вселенной, и если некоторые другие из христиан присвоили себе имя царя, то все эти примеры суть нечто противоестественное и противозаконное". Как отмечали исследователи древнерусской политической теории о власти царя, образ вселенского владыки становится для русских князей, никогда не забывавших, что они связаны с императорским домом узами кровного родства, неким недостижимым, но влекущим идеалом. Из источников мы знаем, что еще со времен Дмитрия Донского русские князья в некоторых случаях именовали себя царями6, но они вкладывали в этот титул лишь значение независимого государя по праву наследства, не требуя именовать себя таковым от владык, с которыми находились в общении. Ситуация резко изменилась в 1439 г., когда византийский император подписал унию с католической церковью, а несколько лет спустя, в 1453 г., под ударами турок пал Константинополь. То, что император, от Бога призванный охранять основы веры, решился на подписание унии, произвело неизгладимое впечатление на русских. Авторитет последнего императора, лишившегося своего царства, в глазах Москвы был подорван. Именно с этого момента на греков начинают смотреть в Москве как на вероотступников, хотя древнее греческое благочестие по-прежнему оставалось эталоном. В этой ситуации московский князь Василий Васильевич Темный впервые выступил в новой для себя роли блюстителя правоверия.
В одном из полемических сочинений, направленных против унии, - "Сказании о Флорентийском соборе" - московский князь называется "всея русския земли утверждением, а греческой веры подтверждением и поддержанием". С этого времени развивается идея об особом русском благочестии.
В новых исторических условиях, когда Русь оказалась единственным православным государством, неподвластным турецкому султану, сохранившим чистоту веры, другие православные государства и государи начинают воспринимать ее как "великое православное самодержство". Именно в Руси видят отныне оплот защиты православия. Многочисленные посольства просителей милостыни и защиты из Константинополя, Афона исподволь внушали русским князьям мысль о долге русских великих князей "избавить угнетенных христиан от агарянского племени". Несмотря на то что в Москве к этим идеям относились с большой осторожностью, они ложились на хорошо подготовленную почву.
Процесс достигает апогея своего развития в царствование Ивана Грозного и логично завершается церемонией венчания на царство. Уже в 1548 г. братия Хиландарского монастыря в своем послании к русскому царю называет Ивана IV "единым правым государем, белым царем восточных и северных стран... святым, великим благочестивым царством, солнцем христианским... утверждением седми соборных столпов", а в 1557 г. монахи, посланные от Константинопольского патриарха с просительной грамотой, именовали в ней русского царя "святым царством" и заявляли о соборном уложении "молить Бога о царе и великом князе Иване Васильевиче якоже о прежних благочестивых царях". Трудно уже сказать точно, было это соборное уложение результатом политики Ивана IV, требовавшего признания своего царского титула, или же одним из проявлений политической линии восточного духовенства, доказывавшего русским их долг защищать восточную церковь. Очевидно лишь то, что Иван IV, руководимый иосифлянином митрополитом Макарием, воспринимал эти идеи непосредственно, стремясь как можно быстрее осуществить их, "низвести на уровень жизни". Венчавшись в 1547 г. царским венцом, он действительно почувствовал себя самодержцем, подобным императорам, повелителям восточной половины мира, а в реальной политике столкнулся с резким непризнанием его царем государями европейских держав и с "неповиновением подданных". Отныне вся деятельность царя, политическая, литературно-публицистическая, будет посвящена построению изощренной системы доказательств его законного права на царскую корону.
В Москве хорошо усвоили преподанную некогда Константинопольским патриархом истину о том, что невозможно иметь церковь, но не иметь царства. Поэтому параллельно с утверждением идеи нового вселенского владыки в лице бывшего московского великого князя шел процесс созидания нового церковно-религиозного авторитета Московской Руси. Русская церковь ощутила себя хранительницей древнего благочестия, попранного унией греков с католиками, ощутила себя самостоятельной церковью, несмотря на формальное подчинение Константинопольскому патриарху. Подтверждение новым идеям искали в древних преданиях. Широко распространилась легенда о том, что русская церковь берет свое начало не от греков, а от самого апостола Андрея, приходившего на Русь с апостольской миссией.
Идея национальной самостоятельной церкви и идея русского царства, имеющего вселенское значение, - вот две основные идеи, которые вдохновляли молодого Ивана IV и его наставника, митрополита Макария. Обе идеи, национально-"романтические" по своей природе, оторванные от реальной ситуации, обусловили особую, вдохновенную обстановку подъема в начале царствования Ивана ГУ, культурную ситуацию "романтики" на государственном уровне, когда на щит поднималось все русское. Однако этот "национальный романтизм" имел особый средневековый привкус, поскольку "национальное" выводилось как следствие мирового исторического процесса, национальная идея погружалась в контекст вселенской истории и формирование русской идеи осуществлялось при помощи освященных традицией приемов, разработанных и принятых в Византии.
И сам царь, и митрополит Макарий немало потрудились, созидая авторитет московского престола и русской церкви. Согласное управление царством и паствой царя и митрополита само по себе являлось идеальным воплощением взаимоотношений царя и митрополита, воплощением византийской формулы "невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царства". Приняв царский титул, Иван IV, очевидно, тщательно изучал и византийские законы, и всевозможные дворцовые византийские ритуалы, следовал им, воплощал их в ритуалах своего двора. Митрополит Макарий направлял монарха в соответствии с заветами Иосифа Волоцкого, который в разработанном им учении о государе и пределах его власти опирался на знания, заимствованные из византийских сборников церковных правил и постановлений, и в первую очередь на заповеди императора Юстиниана, вошедшие в русские Кормчие. "Заповедь первая от новых заповедей Иустина царя" устанавливала раздельность компетенции императора и святителя при единстве действий церковной и государственной власти со специальным указанием, что ничто так не споспешествует царству, "яко же святительская честь". Именно этой заповеди следовали митрополит Макарий и Иван IV, именно она была внесена в постановления знаменитого Стоглава. Однако этот принцип можно было истолковать и совершенно иначе, то есть как указание на то, что царь может и даже обязан вмешиваться в решение церковных вопросов - "вся обладаемое от треволнений спасати", и на то, что церковный авторитет также может и обязан "исправлять на лучшее царские скипетры". Равновесие этой дихотомии сохранялось только при митрополите Макарий, который всячески демонстрировал выдающуюся роль государя, охранителя правоверия, без благочестивой ревности которого гибель грозит всему православному христианству, сам при этом оставаясь в тени, как бы в подчиненном положении по отношению к государю. Вряд ли приходится сомневаться в том, что инициатива венчания Ивана IV на царство исходила от Макария, так же как и инициатива церковных соборов 1547, 1549, 1551 гг. Однако в государственных документах на первый план выносятся имя царя, его инициатива, которую благословил и одобрил митрополит. Так, например, представлено дело о созыве церковного собора 1547 г., канонизировавшего большое число русских святых. Иван IV обратился к собору с речью, в которой говорилось, что именно он "возревновал" о том, что "праздновати же повсюду сим великим светильникам не узаконено бысть" и что сего ради именно он, "христолюбивый царь и великий князь Иван, возвещает боголюбезнейшему митрополиту Макарию всея Руси и совета блага просит от него еже от многого благоговения и любви имея желание в мысли своей дабы сим новейшим чудотворцем установити празднество в святых Божиих церквах повсюду". (Собор 1547 г. проходил в первое воскресенье Великого поста - в праздник Торжества православия, царь на нем не присутствовал, а находился на богомолье.) После собора Иван Васильевич вновь обратился к епископам с речью, призвав их в своих пределах "обыскивать о великих чудотворцах... где которые чудотворцы прославились". Святители, в свою очередь, как сообщают документы Стоглава, исполнили его, царя, поручение с радостью духовною и с вожделением сердечным. "Святость", которую призывает царь "обыскивать", - по его собственным словам, "царския державы богатство".
По мысли Ивана TV и митрополита Макария, теперь, когда Русское государство из великого княжества стало царством, вознеслось на самую высокую ступень в христианском политическом мире, и Русская церковь, возносясь вместе с государством, должна была занять первенствующее среди церквей место. Подобного согласованного взаимодействия ни с кем из последующих митрополитов Ивану Грозному достичь не удалось.
Небезынтересно вспомнить, что Макарий умер в 1564 г., в тот самый год, когда начались работы над стенописью Архангельского собора. Нет сомнения в том, что Макарий принимал участие в разработке или по крайней мере в редактуре программы росписи и его идеи святости русской церкви и самодержавной власти нашли свое воплощение в стенописи собора.
Зимой 1547 г. Иван IV венчался на царство, а летом в Москве случился пожар огромной разрушительной силы. Погорели царские палаты, выгорели соборы. Необходимо было восстановить благолепие царской резиденции и в первую очередь убранство храмов. По государственному указу в Кремле начались восстановительные работы, превратившиеся в кардинальную реконструкцию, продолжавшуюся более двух десятилетий. Восстановление убранства храмов (иконы, иконостасы, стенопись) осуществлялось по единой программе. В ее основу легли национально-"романтические" идеи, о которых говорилось выше, и главная из них - прославление первого русского венчанного самодержца Ивана IV и его деяний: утверждалась мысль о богоизбранности Московского царства, божественном происхождении царской единодержавной власти, доказывалось право молодого русского царя на царский венец.
В течение двух десятилетий в Кремле был создан целый ряд монументальных живописных ансамблей: заново расписан Благовещенский собор (1547 - нач. 60-х гг.), собор Чудова монастыря (ок. 1556), выполнены росписи Золотой палаты (1561). Роспись Архангельского собора завершает данный ряд памятников монументальной живописи. В ходе работ над перечисленными ансамблями на разных смысловых уровнях, зависящих от посвящения и дополнительной функции храма, шел интенсивный поиск иконографических схем, способных выразить новые идеи о русской святости и русском царе. В рамках средневековой культуры найденные удачные схемы неизбежно обретали значимость канона и переходили из росписи в роспись. Проблематика декоративных программ храмов, восстанавливавшихся после пожара в Кремле, тем не менее характеризуется разной степенью проработанности и имеет в каждом конкретном случае свое лицо. О.И. Подобедова назвала кульминацией всего цикла памятников живописи, созданных в Кремле после 1547 г., росписи Золотой палаты, назначение которой - служить парадной залой для царских торжественных приемов - позволило объединить в ее стенописи религиозно-догматические и дидактические светские сюжеты, воинскую тематику, космогонические и политические представления того времени. Широта тематики способствовала тому, чтобы в дальнейшем мастера пользовались этой росписью как своеобразной энциклопедией монументальной живописи, как своего рода иконописным подлинником. Не случайно в XVII в. жалованному царекому изографу Симону Ушакову было приказано составить точное и подробное описание украшавших палату композиций и их расположения в пространстве залы. Нелишне вспомнить, что росписи Золотой палаты создавались в то время, когда Иван Грозный, венчавшийся на царство без патриаршего благословения, после долгих переговоров ожидал подтверждения своего права на царский венец из Константинополя. Оно было получено им в начале 1560-х гг. Поскольку доказательство царского происхождения Ивана IV, его права на царский престол было одной из важнейших тем литературы и искусства Московской Руси грозненского времени, то можно предположить, что получение грамот из Константинополя повлияло на то, что эта тема приобрела более отчетливое звучание и способствовала процессу "канонизации", закрепления в монументальном искусстве определенных композиционных схем, отражавших данную идею. Вслед за росписью Золотой палаты с интервалом в три года был украшен фресками Архангельский собор. Декорация co6dpa, возведенного в начале XVI столетия как храм-усыпальница московских князей, предполагала внесение помимо традиционных литургических тем тему прославления погребенных здесь московских правителей. Эта идея была чрезвычайно созвучна общему направлению мысли при украшении всех кремлевских храмов, но особенно ярко она прозвучала в росписи Архангельского собора. Здесь ее вынесли на первый план, интерпретировав уже как тему прославления московского правящего дома, царской династии, новой государственности.
Очевидно, что некоторые идеи и сюжеты выполненных ранее в Кремле росписей были использованы и "модифицированы" в ходе работ над стенописью Архангельского собора, программа которой явилась последней в ряду памятников, подлежащих кардинальной послепожарной реконструкции, логично завершающей развитие темы прославления царской власти.
Всю обширную и сложную систему росписи Архангельского собора можно попытаться систематизировать, выделив следующие основные циклы. Прежде всего это тема Софии Премудрости Божией в алтарной части храма, которая сопровождается многочисленными изображениями русских церковных иерархов, тема, безусловно, связанная с идеей торжества русской национальной церкви. На северной и южной стенах храма расположены композиции, повествующие о чудесах Михаила-архангела, верховного ангела, проводника в мир воли Божией и патрона великого князя. Западную стену храма и частично своды занимает обширный цикл композиций, иллюстрирующих православный Символ веры. И наконец, тема прославления царской власти находит свое развитие в изображениях святых воинов и святых князей на столпах собора, а также в "воображаемых портретах" князей московского правящего дома в нижнем ярусе по периметру храма. Подобное расчленение на циклы условно. Циклы теснейшим образом связаны друг с другом и являют собой различные грани одних и тех же религиозно-политических идей. Так, например, изображение святых князей на столпах храма одновременно может быть истолковано и в контексте возвеличения русской национальной церкви, и в контексте прославления власти российских самодержцев. Символ веры связан и с темой защиты веры как основной функции княжеской и царской власти; с другой стороны, акцентированная в нем тема Воскресения безусловно связана с представлениями о загробном вознаграждении, с темой посмертной памяти, проведенной в надгробных "портретах". В обширном, развитом цикле чудес Михаила-архангела звучат самые разнообразные темы: от идеи архангела - защитника православной веры, ангела-архистратига, покровительствующего военачальникам, ведущим войны за веру, до темы ангела - целителя недугов, ангела, определяющего судьбу умершего за гробом. Росписи Архангельского собора грозненского времени просуществовали до середины XVII столетия. Вероятно, они сильно пострадали во время Смуты начала века, когда в Кремле находились польские и шведские войска. Смутный период русской истории закончился возведением в 1613 г. на московский престол новой царской династии Романовых в лице Михаила Федоровича. После польско-шведского разорения царская резиденция вновь нуждалась в проведении значительных восстановительных работ. Основательно пострадала стенопись кремлевских храмов. Было принято решение о "возобновлении" росписей. Работы начались с Успенского собора, затем продолжались в церкви Ризоположения, в соборе Чудова монастыря. Очередь Архангельского собора наступила лишь в 1652 г. В июле этого года начались работы над стенописью, продолжавшиеся с несколькими перерывами до 1666 г.28 По обычаю того времени старая роспись подлежала уничтожению. Однако особое распоряжение царя Алексея Михайловича указывало на то, что новая стенопись должна повторить прежнюю. Из дошедших до нас документов известно, что, перед тем как сбить старую стенопись в соборе, в течение пяти дней мастер Оружейной палаты Степан Резанец с помощниками, выполняя царское указание, "списывали в столп, где что было знать и где чего не знать", то есть составляли описание сохранившихся композиций и отдельных изображений с указанием того, где они расположены и в каких местах уже не видно живописи. Не исключено, что при возобновлении росписей Архангельского собора пользовались также и кальками, прописями со старых композиций. В данном случае очевидно стремление московского правительства сохранить программу росписи XVI в. Решение царя говорит о том, что комплекс идей, положенных в основу росписи XVI в., оставался актуальным и для XVII столетия, когда к власти пришла новая династия, когда московское правительство восстанавливало политический престиж после потрясений Смутного времени. Идеи богоизбранности московского самодержавия, русского православия, богоизбранности династии вновь обрели свою актуальность. В это время особое внимание уделяют сохранению общерусских реликвий, святынь, с которыми связаны определенные политические идеи и представления. Одной из важнейших государственных реликвий был, без сомнения, Архангельский собор, где покоился прах великих и удельных князей, принадлежавших к московскому правящему дому, так что само место придавало находившимся здесь фрескам и вложенным в них идеям особую значимость. Более пристально вглядевшись в культурно-историческую ситуацию XVII в., мы обнаружим чрезвычайно много параллелей с проблематикой эпохи Ивана IV при одном очень существенном отличии: идея самодержавия, святости и неограниченности власти царя в России уже ни у кого не вызывала сомнений. Ее уже не приходилось доказывать, царя и самодержавие прославляли. Появились сочинения, превозносившие российское благополучие, благоденствие народа при новом царе, противопоставлявшееся "лютому волнению" внешнего мира. Сам царь Алексей Михайлович в своих посланиях восхищался: "Благодать Божия в нашем царстве присно изобилствует и несть уже днесь в пастве никоторого разделения"31. Именно в искусстве этого времени тема великой России и всего русского остается актуальной, но при этом пафос утверждения, полемики уходит, уступая место основному настроению всеобщего торжества. Знаменательно, что работа над росписью Архангельского собора начинается в год, который можно назвать годом торжества православия: в 1652 г. с Соловецкого острова были привезены в Москву мощи митрополита Филиппа и состоялся торжественный акт покаяния царской власти за грехи предшественников перед властью церковной; из Чудова монастыря в Успенский собор перенесены мощи патриарха Гермогена; открыты мощи князя Даниила Московского.
Характерной чертой времени является русская тема, выделявшаяся в литературе. Так, в Прологе издания 1642-1643 г. рефреном звучит тема прославления великой России, Москвы, русских подвижников, князей, царей. Русские статьи помещают в конец проложного дня, они как бы венчают в Прологе большие и малые события культурной и религиозной истории мира. Явления русской истории всегда мыслились на одном уровне с мировыми, но начиная уже с 20-х гг. XVII в. отмеченная тенденция проводится более настойчиво и широко33. В Прологе XVII в. по сравнению с макарьевскими минеями помещается гораздо больше житий именно русских святых.
По-прежнему владела умами идея Москвы как Третьего Рима, Нового Константинополя. Алексей Михайлович не жалел ни сил, ни средств, скупая у греков православные иконы, мощи святых и другие святыни. Вся греческая святость, находившаяся в рассеянии, по мысли царя, должна была соединиться в Москве. Москва в этом случае уподоблялась Константинополю, бывшему некогда местом паломничества русских путешественников; созидался Новый Константинополь - цель для паломников всего православного мира.
Некоторые направления внешней политики России того времени и ее успехи осмысляются в рамках средневековых хронографов как мировое противоборство православного русского народа с "агарянами" и прочими неверными. Частный факт взятия Азова интерпретируется в масштабах мировой истории ("Сей убо град Азов поставлен бе от греческого языка в прежнее лета от древних родов при апостоле Павле", но "агаряне" захватили Иерусалим, потом Царьград, и вот уже "около Белово и Черново моря и Синево моря же православная вера попленена до основания"). В Есиповской летописи 1636-1638 гг. о покорении Сибири говорится в том смысле, что еще в одной области мира потеснены "идолопоклонники и бессермене". Уместно вспомнить, что взятие Казани и Астрахани в царствование Ивана IV современники также рассматривали как продолжение дела, начатого Дмитрием Донским, как продолжение освободительной борьбы России с неверными "агарянами". Внешнеполитические успехи (Смоленская война 1632-1634 гг.,, присоединение Сибири, взятие Азова и др.) формировали новое представление о наступательной позиции России в мире, сумевшей "избавити православных христиан от плену и расхищения", "от варварского нахождения" и могущей воздать "месть врагам за их басурманские неправды". Идея России - спасительницы и защитницы христианского мира, только лишь взращиваемая, культивируемая во времена Ивана Грозного, получила окончательное оформление. Упование всех христиан на Московское царство начинает осуществляться, Московское царство стремительно превращается в оплот веры, "скипетр православия".
В царствование Алексея Михайловича вновь приобрел остроту диалог царской и святительской власти. "Священство" в лице Никона предприняло попытку стать выше власти царской. Как известно, Никон потерпел неудачу и первенство осталось за царем. По сравнению с XVI в. ситуация в корне изменилась: реальная власть и инициатива сосредоточились в руках царя, церковь отныне покоряется царской воле при номинальной самостоятельности и независимости. В царствование Алексея Михайловича были живы воспоминания об идеальном мирном союзе царя Михаила и патриарха Филарета, гармония которого была обусловлена родственными отношениями отца и сына. Интересно, что во всех официальных сочинениях времени Алексея Михайловича "союз мира" в отношениях патриарха и царя провозглашается, по-видимому, как идеал.
Все перечисленные выше факты говорят об очень живом и заинтересованном диалоге двух эпох - времени Ивана Грозного и времени Алексея Михайловича Романова. Целый круг проблем, возникших в царствование Ивана IV, получает свое продолжение в круге идей XVII столетия. Как для XVI, так и для XVII в. актуальна тема богоизбранности царской власти. Продолжается начатая еще в XVI в. работа по утверждению авторитета русской церкви, русской святости. По-прежнему остро в XVII в. стоит вопрос о взаимоотношениях царской и святительской власти; продолжают развиваться идеи о России как защитнице православных христиан, томящихся под басурманским игом.
Именно данная ситуация способствовала тому, чтобы программа древней росписи была сохранена. Трудно, однако, предположить, что, работая над стенописью собора, мастера XVII в. не привнесли в нее ничего нового. Вряд ли роспись XVI столетия сохранилась к 1652 г. в таком состоянии, чтобы читались все композиции. Учитывая климатические условия и исторические коллизии, ареной которых стал в XVII в. Кремль, можно утверждать, что определенная часть композиций исчезла бесследно из-за повреждений штукатурки, протечек, копоти и по другим причинам, часть композиций не читалась по причине загрязненности. Очевидно, всё нечитавшееся либо исчезнувшее восполнялось новыми композициями, подбор которых осуществлялся таким образом, чтобы он соответствовал древней программе. Спроецированная на декорацию Архангельского собора ситуация диалога по одному и тому же кругу проблем грозненской эпохи и времени утверждения династии Романовых делает актуальной задачу интерпретации программы росписи храма как для изучения стенописи XVI столетия, так и для исследования монументального ансамбля XVII в.
Однако необходимо отметить, что роспись Архангельского собора по своей типологии не имеет прямых аналогий ни в контексте живописи XVI в., ни для XVII столетия. Со времени Дионисия в росписях храмов XVI в. важное значение придается иллюстрированию евангельских притч, чудес, проповедей, изображению Вселенских соборов. Подобные композиции отсутствуют в стенописи храма Михаила Архангела. Зато впервые здесь мы встречаем иллюстрации Символа веры. Необычные акценты расставлены в ключевых пунктах росписи: "Отечество" в центральном куполе и "София Премудрость Божия" в алтарной апсиде. Столь же уникально выглядит роспись Архангельского собора и на фоне росписей XVII в., которые в основном либо развивают линию евангельских и библейских притч (ярославские храмы), либо следуют государственному "эталону" - росписям московского Успенского собора (Успенский собор в Ростове). Сравнение с монументальными ансамблями XVII в. еще раз убеждает нас в том, что правомерно рассматривать программу Архангельского собора прежде всего как памятник XVI столетия.
В заключение необходимо подчеркнуть, что все выше сказанное о диалоге XVI и XVII веков наиболее интенсивно "работает" только в контексте кремлевских соборов. Для новой, пришедшей к власти династии Романовых освоение Архангельского собора как царской усыпальницы имело особое значение, освящавшее их право наследования российского престола. Сохранение прежней системы росписи в основных ее чертах становилось еще одним аргументом, утверждавшим это право
Рекомендуем
