- Артикул:00200359
- Автор: Хачатурян Н.А.
- ISBN: 5-02-010330-6
- Обложка: Твердый переплет
- Издательство: Наука (все книги издательства)
- Город: Москва
- Страниц: 484
- Год: 2006
Развернуть ▼
Работа посвящена одной из загадок религиозной креативности народов мира в политической истории доиндустриальных обществ - представлению о сакральной природе верховной политической власти. В статьях предприняты попытки воссоздать варианты христианской сакрализации государя на европейском континенте, воспроизвести сложный и гетерогенный образ монарха, в личности которого оказались слитыми его сущности обычного человека, подверженного страстям, болезни и смерти, правителя, исполнявшего общественное предназначение, и лица, наделенного божественной благодатью. Рассматриваются сакральная и правовая легитимизация власти, ритуалы и символика процедур коронации, помазания и похорон и мифология власти в политической мысли и искусстве. Представленные проблемы решаются в контексте исторической антропологии; используются новые письменные источники, "материальные знаки" власти - медали и регалии, иконография и живопись.
Для специалистов и широкого круга читателей
Введение
Загадки и поиски реальности... - подобными словами можно было бы обозначить любое историческое исследование, имея при этом ввиду специфику объекта поиска и специфику субъекта пытающегося постичь реальность, но способного более или менее адекватно набросать только ее эскиз. Однако в данном случае автор подразумевал не только и не столько коллег-медиевистов с их эпистемологическими трудностями, сколько далеких героев средневековой действительности, которые по-своему и в форме, весьма отличной от современности, выстраивали свои отношения с Природой и Космосом, друг с другом, с государством, религией и церковью, загадывая загадки самим себе и оставив свои решения в виде загадок нам. Одной из них остается для историков представление о сакральности королевской власти, которое стоит в ряду наиболее таинственных явлений, будучи связанным не только с политической жизнью средневекового человека, но и с его духовным миром и тайнами сознания.
Изучение этого давно известного явления, к тому же свойственного в той или иной форме любому доиндустриальному обществу, стало актуальным в среде медиевистов сравнительно недавно, отразив глубокие изменения в развитии исторического знания.
Историография политической истории западного Средневековья пережила несколько принципиальных поворотов в своей судьбе, отражая и повторяя общий ход развития исторического знания. Событийная, "героическая" и иституциональная в качестве начальной формы исторической рефлексии, почти монопольной на длинном отрезке времени, вплоть до середины XIX в., политическая история затем обретает социальную наполненность и зависимость от социального фактора. Признание факта ее укорененности в общественную жизнь позволило ученым подключить политическую историю к методам социального и структурного анализа, избавив в известном смысле от давления сиюминутности, неизбежной в рамках "короткого времени". Направления "человеческой истории" и микроистории, возникшие во второй половине XX столетия как реакция на "неодушевленную историю", вернули интерес к событиям и личности. Обогащенные примерно в то же время исключительным вниманием историков к проблемам духовной жизни, они стали органической частью более широкого направления исторической антропологии, представители которого попытались на новом витке человеческих знаний решить вопрос о биосоциальной природе человека и связанной с этим двойственностью последнего в силу его равнопринадлежности миру природы и общества.
В рамках этих поисков политическая история обрела культурно-психологическое измерение. Оно заметно преобразовало даже такой казалось бы социологический по своему характеру сюжет, каким является тема власти и властвования, потеснившая в последние годы в качестве объекта исследования анализ крупных государственных форм и институтов. Персонифицировав, хотя и в абстрактном виде, феномен власти, культурно-психологическое измерение политической истории выдвинуло, в частности, на первый план в качестве средств и условий ее реализации не институты и учреждения: суд, армию, налоговую систему или исполнительный аппарат, - но проблему репрезентации власти, т.е. демонстрации ее силы и могущества, величия и исключительности. Не только деятельность сословно-представительных учреждений, но и практика репрезентации короля, в частности в стенах парламентов, оказалась важным каналом его коммуникации с обществом. Она же высветила по-новому тему личностных связей в условиях реализации власти, скажем, в рамках ближайшего окружения правителя в составе монаршего двора или Королевского совета, так же как и проблему целевой ориентации политической пропаганды и связанный с ней аспект общественного политического сознания в качестве ответной реакции на эту пропаганду.
Подобные формы властвования великолепно отражают специфику единоличной власти, которая, по словам Норберта Элиаса, требовала исключительно выверенной стратегии для ее сохранения. Особо опасная, благодаря своей свободе в выборе решений и возможности, точнее неизбежности, ошибок, такая власть с помощью процедур и ритуалов репрезентации снимала социальное напряжение, создавая иллюзию радости, единения и сопричастности в настроении их участников и просто зрителей.
Субъективизация или "одушевление" исторических процессов, в том числе политического, сообщило в наши дни исключительное влияние психологии на историческое знание. Можно предположить, что в неослабевающем междисциплинарном процессе такое влияние будет возрастать, потеснив опасность математизации гуманитарного знания и попыток реванша литературы в историю, а также создавая новые трудности в реализации ею автономности и вместе с тем открытости как науки. Подобный сдвиг в отношениях исторической науки со смежными дисциплинами объясняется более общими изменениями в структуре человеческого знания в целом на рубеже веков, связанными в первую очередь с резким усилением в сфере естественных наук и общественном сознании людей конца XX - начала XXI в. значимости психологии. Отмеченный факт признан и осмыслен представителями естественных наук, по мнению которых, в отличие от прошлого века, занятого нуклеиновыми кислотами и протеинами, грядущее столетие сосредоточится на "воспоминаниях и страстях".
В качестве научной дисциплины психология насчитывает полуторавековой период развития на пути изучения сознания человека. Современная наука шагнула далеко вперед от 3. Фрейда, который выделил в психике человека сферы сознательного и бессознательного, представления, эмоции и инстинкты которого, по его мнению, подавлялись культурой, к Э. Дюркейму с идеей коллективных представлений, формируемых человеческой общностью и усваиваемых индивидом, и архетипам К.Г. Юнга, обратившегося к "коллективному бессознательному", потаенным глубинам памяти и заложенным в сознании внеисторическим, врожденным программам поведения. Психология заметно усложнила представления о структуре сознания, погрузив его в физиологическое пространство. Успехи в области нейрофизиологии и прежде всего открытие полушарной ассиметрии мозга, изменили трактовку соотношения иррационального и рационального сознания, которая, в свою очередь, повлияла на новое восприятие религиозного мышления и феномена сакрального в жизни индивида, социума и культуры в целом.
(Современная наука о человеке утверждает, что разумный человек начинается с попыток осознания бытия и смысла сущего. Стремление человека к бессмертному - субстанция его души, пишет испанский философ Мигель Унамуно. И если "поверхностное сознание" служит человеку полезным инструментом для адекватного взаимодействия с чувственным миром, то врожденное стремление человеческого духа к постижению чувствования им бесконечного оказывается неизбежно связанным с открытием "священного". Отсюда жажда Бога и приобщения к Богу как структурообразующему смыслу, объединяющему все фрагменты мира. Стать человеком, по утверждению французского философа и психолога М. Элиаде, - означает быть религиозным. Таким образом, по распространенным ныне представлениям науки о человеке, "священное" входит в структуру его сознания, а не представляет собой некую стадию человеческой истории. Задавая эсхатологическую перспективу человеческого существования, это "священное" может иметь весьма разные формы: сакрализации Природы, Космоса или Мировой идеи, богов язычества или Богов мировых религий.
Новое толкование получил и процесс секуляризации сознания, в котором снята оппозиция "мирское -священное". Основанием для этого служит, в частности, апелляция ученых-психологов к исторической памяти и архетипам подсознания, этим обломкам мифологических образов, которые по утверждению Юнга, способны к возвращению в измененном виде, оказывающему тем не менее в новых условиях воздействие на человеческое сознание. Весьма любопытным и убедительным аргументом выглядит также утверждение о способности человеческого сознания превращать мирское в священное или о постоянной возможности мирского становится священным. Преходящей, таким образом, оказывается форма сакральности, но не подобное качество сознания творить эту форму. Обращает на себя внимание общий вектор в рефлексиях современных психологов и в новых решениях историков и философов по вопросу о соотношении материального и духовного факторов, которые стали определяющими в картине исторического развития, созданной ими в середине и второй половине XX столетия. Отмеченная особенность подтверждает справедливость мнения известного французского философа и социолога Мишеля Фуко, который в оценке способов видения мира и общем видении мира (или знания о мире), - т.е. в том, что он называл "эпистемой" - подчеркивал органическую связь в состоянии естественного и гуманитарного циклов человеческих знаний.
Сакрализация власти явилась одним из проявлений религиозной креативности народов мира, к тому же старейшим в осмыслении ими политической жизни и ее институтов. Воспринимая Бога как отправную точку и программу функционирования мира, человек проецировал эту систему на земную обыденную жизнь с монархом во главе. Именно монарх должен был разрешить проблемы, связанные с самыми глубокими эмоциями человека, его страхом и надеждами, - феномен, осмысленный в литературе формулой: "институт власти спущен с небес". Древние тексты шумеров в Месопотамии, которые оставили нам первые письменные свидетельства о политической и религиозной жизни человеческой общности, содержали концепцию божественной сущности власти.
Представления о сакральной природе монарха в зависимости от места и времени обожествляли царя (как в случаях с египетскими фараонами, императорами Востока, царями дореспубликанского Рима...), но чаще отводили ему роль посредника между Богом и людьми, разъединяя функции жреца и царя.
В настоящей работе коллективными усилиями многих авторов-медиевистов, специалистами по отечественной истории, искусствоведами ряда университетов России, научными работниками Академии наук и музеев Москвы, сделана попытка рассмотрения варианта сакральности королевской власти в европейской цивилизации в эпоху Средневековья и раннего Нового времени. Это не первая попытка отечественных ученых, усилия которых в течение ряда лет (с 1992- 1993 гг.) объединяет научная группа "Власть и общество" (Общества медиевистов и историков раннего Нового времени). В последние годы они участвуют в реализации проекта, разработанного кафедрой истории средних веков Исторического факультета МГУ "Королевский двор как властный, социальный и культурный институт в Европе в эпоху средневековья и раннего нового времени" (научный руководитель - доктор исторических наук, профессор НА. Хачатурян).
Первая конференция, организованная научной группой "Власть и общество" в 1993 г., была посвящена теме харизмы королевской власти, естественно, связанной с проблемой ее сакральности. Материалы двух других конференций по истории Королевского двора, столь же естественным образом содержали выход в эту проблему2. Но только в данной монографии она стала основной темой исследования. Его специфику составило специальное внедрение, хотя и с позиций историков, в сложную сферу психологии средневекового человека, с выраженным символическим характером его мышления и религиозным сознанием, которое невозможно отделить от мистического, неизменно присутствующего в ритуалах и таинствах церкви, с их помощью аппелирующей к человеческой душе.
Материалы монографии демонстрируют сложную и гетерогенную структуру образа монарха, в личности которого перемежаются и оказываются слитыми его разные сущности: человека во плоти, подверженного болезням, страданиям, эмоциям и смерти; человека, наделенного властью и потому являвшегося лицом публичным, которого тоже не отставляли эмоции, хотя и особого порядка, например, чувства ответственности за право выбора решений, и наконец, существа, обладающего божественной природой, в конечном счете, опять-таки связанной с его общественным предназначением. Поэтому исследователи обычно считают возможным вслед за Э. Канторовичем говорить о двух "телах" короля - физическом и публично-политическом.
Основное внимание авторы коллективной работы посвятили изучению сакральной природы королевской власти и сакрализации монарха в процедурах коронации.
Разброс материала по странам - Франции, Англии, Германии, Испании, Венгрии, Византии, России и Чехии - обеспечил возможность компаративного исследования и частичного воссоздания общей картины данного явления на европейском пространстве. Ее убедительность, в свою очередь, обеспечивает живая, реконструируемая по источникам действительность, представленная авторами практически всех статей, кроме нескольких, с социологическим, историографическим или правовым, в частности понятийным, анализом.
Очевидная вариативность явления свидетельствует тем не менее о том, что оно существовало в рамках европейской модели, базой которой стало христианство. В этой модели монарха не отождествляли с Богом, он оставался только его наместником и посредником; сакрализовалась не личность короля, а Власть; он не являлся священником и не был включен в состав клира, хотя в некоторых случаях как король-католик, например, получал право вхождения в алтарь или причастия под обоими видами. Вместе с тем христианство не было единым в догматике католичества и православия, в структурах церквей и их положении в государстве, что не могло не сказаться на концепции сакральности монарха и практике его освящения. Любопытно, что реминисценции "восточной" модели обнаруживают себя в пограничных регионах европейского пространства, Византии и России, свидетельствуя о расхождении не только в религии, но и условиях конкретно-исторического развития.
Различные варианты коронации выявили любопытное усложнение явления сакральности монархов, связанное с "помазанием" - процедурой не повсеместной и поздней по времени появления, при посредничестве которой в ряде случаев церковь подтверждала передачу божественной благодати. Очевидно, что это усложнение касалось не только взаимоотношений светской и духовной властей, подчеркивая примат последней, но генезиса полновластия монарха, в котором выборы или наследование трона, т.е. светский компонент легитимизации правителя, предварял "материализацию" идеи его божественной природы.
Тема "светской" природы власти тоже представлена в работе, хотя и в более скромных масштабах, если иметь в виду специальные статьи. В них в теоретическом плане рассматриваются феномен власти в сравнительном сопоставлении духовной и светской власти, с попыткой выявления источников их конституирования и средств реализации; оценивается роль права в оформлении политической власти и их взаимодействие на пиренейском и французском материалах; анализируется трактовка известным историком конца XIX - начала XX в. Ф. Мейтландом понятия "corporation sole" (корпорация одного лица), имевшего хождение в правовой практике английского общества XVI в. и олицетворявшего государство во главе с королем, которое может служить любопытным дополнением к известной политической теории юристов о "двух телах короля", проанализированной Канторовичем.
Вместе с тем, политический аспект власти присутствует во всей работе в целом, демонстрируя неразрывность связи светского и сакрального компонентов в ней:
- в политической мифологии с эволюцией образа монарха и осмыслением корней династии, в поисках которых античных героев сменяли более близкие по времени предки из собственной национальной истории;
- в практике низложения монархов и последующем оформлении мифа о святых королях-мучениках;
- процедурах похорон, где эффигию могла заменить "дышащая статуя" наследника, наиболее убедительно демонстрирующая бессмертие института;
- наконец, в процедурах коронации, в протоколы которых жизнь вносила поправки, часто усиливая светский элемент, в частности, в виде клятв обществу, должных продемонстрировать таким образом "народное согласие".
Включенность сферы духовной жизни в социально-политическую действительность, однако, свидетельствует, что неразрывность связки сакрального и светского компонентов отнюдь не исключает изменений в соотношении сторон и характере последних.
Вечный сюжет сакральности правителя выглядит по-разному не только в пробеге длинного времени - например, при переходе от язычества к монотеизму, но во внутристадиональном, в частности в рамках средневекового общества. Сакральность как качество власти, чрезвычайно важное для ее конституирования в период раннего Средневековья, на определенном этапе теснится новым важным источником усиления государя - позитивным правом. Сообщив власти монарха новую ответственность - не только перед Богом, но законом и обществом, - именно право становится наиболее эффективным средством обретения верховной властью публичного характера. Последнее, в свою очередь, послужит наиболее убедительным основанием и, следовательно, средством для реализации притязаний монарха на материальное и моральное могущество в условиях формирования национальных государств. И хотя идея сакральности власти в процессе секуляризации сознания и культуры теряет прежнее значение, оба компонента - сакральный и правовой - продолжают сосуществовать в слитном единстве, обнаруживая приспособляемость и, в конечном счете, удивительную жизнеспособность и гибкость авторитарной власти. Так, судя по материалам французской истории, монархическую идеологию которой отличала исключительная роль правосудия, идея судебной функции короля в качестве священной миссии весьма органично соединялась с вполне светским образом последнего как публичной персоны, гаранта общего блага, созданным главным образом с помощью права. Символом священной миссии короля служила уникальная инсигния, вручаемая только французскому монарху при коронации, - "рука правосудия".
Средневековая Европа имела, как показывают материалы монографии, редкий, но печальный опыт, когда в борьбе за власть высокий сакральный статус не защищал монарха от политического убийства. И если элитарная политическая мысль, в частности, в Англии XIV -XV вв. предлагает выход из подобных коллизий в тираноборческих идеях и формуле "глас народа - глас Божий", - то сам народ, демонстрируя силу сакральных чувств и, очевидно, избывая убийство "в верхах", слагал мифы и поклонялся "святым королям-мученикам".
Специальную и заметную линию исследования в работе составили связанные с ее основной темой материалы с анализом ритуалов, которые возвышали, мистифицировали и обожествляли власть, обеспечивая ее репрезентацию - будь то в торжественных церемониях коронации и похорон или в более обыденных церемониях омовений физического тела императора в целебных водах. Нормы мирской повседневной жизни в них теряли свою значимость, приобщая человека к тайнам власти, получившей "мандат неба", отвечая его потребностям в чудесах или компенсируя его неуверенность в собственных силах. Для реализации прагматичных в конечном счете задач политический театр власти в ритуалах мобилизовал все возможные способы выразительности - язык, образ, жест, хореографию, пантомиму, музыку, организованные в канон повторяющихся средств и действий.
Выполняя важную социальную функцию управления эмоциями и сдерживания агрессии, ритуал затрагивал глубинные пласты сознания, отражая и используя сущностную особенность средневекового мышления - его символизм. Эта особенность питалась несовершенными знаниями о мире и теологизмом сознания средневекового человека, вынуждавшими последнего наделять явления и вещи смысловыми значениями.
Многие статьи в коллективной монографии посвящены толкованию или расшифровке семантики явлений и ритуалов в источниках главным образом изобразительного ряда - живописи, монетах и медалях, формах организации пространства процедур, регалиях, а также памятниках политической мысли, содержащих политическую мифологию монархов и династии. Пожалуй, именно в толковании ритуалов историк вступает на незнакомую ему территорию психоанализа. Сталкиваясь в них с архетипами сознания, он вынужден с их помощью найти объяснение таким неожиданностям в процедуре коронации и помазанья, как, например, "усаживание на алтарь" духовного или светского "соискателя". Что таила в себе эта процедура - знак жертвенности в сане государя или церковных иерархов, приближающий их к подвигу Христа? Символическую апроприацию сакрального, пребывающего в алтаре, которая присутствовала даже в такой одухотворенной процедуре, как таинство евхаристии? Средство прикоснуться к месту иерофании Бога, подобно древнему ритуалу, когда новорожденного клали на землю в качестве залога его благополучия и знака их связанности? Или процедура заключала в себе всю гамму отмеченных импульсов в поисках Бога? Очевидно, однако, одно - целесообразность и плодотворность обращения историков к коллективному бессознательному может обеспечить только отказ от отношения к архетипам как упрощенным формам, поскольку, по словам Юнга, они существуют как потенции, а оформившись - перестают быть тем, чем были раньше.
Тема монографии, подходы к ее решению, избранные для исследования объекты научного анализа, - это триада ответов авторов коллективного труда на вызовы современного знания. Такого рода ответы имеют особую значимость для нашей науки, для которой еще совсем недавно затронутые в монографии сюжеты были заповедным полем для исследования, подобно тому, как их решение стало возможным только благодаря радикальным изменениям в методологии отечественного исторического знания. Особую убедительность отмеченным достижениям сообщают используемые авторами исследовательские методики и исследовательская база анализа. Их характеризуют мобилизация в работе новых, не включенных ранее в научный оборот письменных источников и что особенно важно, - архивных материалов, а также упоминаемый мною в двух предыдущих коллективных публикациях по истории королевского двора факт заметного расширения поля источников за счет "неожиданных" до последнего времени объектов для собственно исторических исследований - монеты и медали, королевские или императорские регалии и знаки власти (корона, венец, скипетр, "рука правосудия", бармы, трон и алтарь), организация пространства и участников торжественных процедур и процессий и, наконец, иконография и живопись.
В совокупности с попытками внедрения в проблематику смежной медиевистике дисциплины, психологии, может быть более заметными, чем это обычно имеет место при обращении к явлениям духовной жизни и культуры, столь напрямую не связанными с темой сакральности как в данном случае, - отмеченные особенности коллективного исследования должны вызвать несомненный интерес к нему широкой научной общественности
